Российский космонавт, Герой Российский Федерации Александр Лазуткин рассказал, что побудило его стать космонавтом, требованиях к профессии в прошлом и настоящем, трудностях во время полета и работе на станции «Мир», нынешних космических проектах и перспективах освоения Марса.
— Александр Иванович, что стало ключевым моментом в вашем решении стать космонавтом?
Сколько себя помню, всегда хотел. Но что такое профессия космонавта? В детском саду мы играли в космонавтов, помню, как прыгнул с горки, так и стали называть «Сашка-космонавт». Думаю, меня всегда тянуло туда, к звездам. Читал книги, любимый жанр — фантастика… Вспоминается также разговор с мамой, когда мы на даче летом, по вечерам, садились на лавочку и она мне рассказывала про звезды, показывала — вот Большая Медведица, другие созвездия и звезды. Помню один вопрос, который я задал, говорю: «Мама, а что вот там, вдали, чем космос кончается?» Она говорит: «А он бесконечен». И вот четко помню, что я не попросил ее это объяснить, а для себя решил, что очень хочу полететь туда, найти… Долететь до этого забора, найти в нем дыру и посмотреть, а что там — за забором. Вот такая детская мечта. Ну а дальше пошли книги фантастики, и это просто меня захватывало — описания других миров, инопланетян. Ведь если писатели написали об этом, значит, они знают (смеется).
Александр Лазуткин учился в средней школе № 347 Первомайского района Москвы, затем перешел в школу-интернат спортивного профиля. В 1981 году окончил Московский авиационный институт по специальности «инженер-механик». По окончании института за успехи в учебе получил предложение остаться на кафедре, где проработал до 1984 года. Затем стал инженером КБ НПО «Энергия», занимался подготовкой экипажей. С 1985 года углублял свои знания английского языка. 14 сентября 1989 года получил разрешение Главной медицинской комиссии к специальным тренировкам. 3 марта 1992 года был зачислен в отряд космонавтов. 5 марта 1994 года получил звание «Космонавт-испытатель». С 18 апреля 1995 года начал непосредственную подготовку к полёту в космос.
— Какие качества, на ваш взгляд, были наиболее важны для космонавта тогда и изменились ли они сейчас?
Думаю, не изменились. Дело в том, что есть всего два критерия, по которым отбирают в отряд космонавтов — здоровье и ум. Раньше после прохождения медицинской комиссии мы сдавали экзамены, теперь это называют собеседованием. По его результатам определяется, насколько коммуникабелен человек, насколько он интересен. Смотрят, как реагирует, как выкручивается из каких-то ситуаций, когда задают определенный вопрос.
— Своего полета вы ждали пять лет, а сейчас ждать приходится дольше.
Это мне повезло. В отряде все очень хорошо спланировано. Набирают людей, когда они требуются. Тем более, что сам отряд состоит из летавших космонавтов, а также тех, кто еще готовится к полету.
У нас был набор — три бортинженера. Сначала двухгодичная подготовка, назовем ее курсом молодого бойца, во время которой нас учили космонавтике, знакомили с космической техникой. А потом началась уже более серьезная подготовка, и она зависела от перспективной программы полетов. Очередь двигалась тогда чуточку быстрее, потому что где-то впереди кто-то заболел, кто-то экзамены плохо сдал. Я никого локтями не расталкивал, все шло гармонично в моем случае. За три года до старта мне сказали, что полет запланирован, — мы познакомились с командиром и постепенно шли к дате старта.
10 февраля 1997 года Александр Лазуткин отправился в свой космический полет. Он провел 184 дня и 22 часа на космическом корабле «Союз ТМ-25» и орбитальном комплексе «Мир». За время полета произошло небывалое количество нештатных ситуаций, в том числе 23 февраля — пожар на станции, 25 июня — разгерметизация станции в результате столкновения с кораблем «Прогресс». 14 августа 1997 года экипаж вернулся на Землю.
— Что больше всего запомнилось во время полета на орбитальную станцию «Мир» и какой была первая реакция, когда оказались в космосе?
То, с чем я там столкнулся, было абсолютно неожиданным для меня. Помню, как во время подготовки к полету уточнил у старших товарищей, сколько будет нештатных ситуаций. Сказали, ну три-четыре, ну максимум пять нештатных ситуаций. Это по статистике. И вот я с этими мыслями полетел.
Первая нештатка произошла, когда ракетоноситель вывел нас на орбиту. Корабль отделился от третьей ступени, нам сообщают, что все прошло штатно, мы на расчетной орбите, у нас все нормально, а потом вдруг — не до конца раскрылась одна антенна. Ничего страшного, но это уже первая нештатка.
Я загнул первый палец. Летим дальше. У нас была двухсуточная схема сближения. Ночью произошел сбой в системе управления, какой-то прибор вышел из строя. Я второй палец загнул… Подлетаем к станции, летим в автоматическом режиме. Я любуюсь на эту станцию, при этом контролирую, как автомат работает. Сближаемся, остается где-то метра два до стыковки, как вдруг появляется сообщение о аварии. Корабль останавливается. И начинает улетать. Пришлось выключить автоматический контур управления, перейти на ручной контур. Стыкуемся. Я загибаю третий палец. И думаю — класс! Впереди еще полгода, а у меня уже три ситуации.
— Значит, осталось максимум две!
Точно! Через две недели на станции произошел пожар — загорелась кислородная шашка, и я тогда зажал четвертый палец. Командир мне тогда еще сказал, что это была серьезная нештатная ситуация, которая тянет на две. Значит, всё, пять ситуаций случилось. Можно отдыхать. А дальше… Одна система вышла из строя, мы ее починили, вторая… Началась такая жизнь, когда нештатки шли одна за другой.
Знаете, когда прилетел на «Мир», боялся на кнопки нажимать. Потому что станция же настоящая. На наземных тренажерах спокойно нажимал, потому что самое страшное, что могло произойти, это то, что инструктор укажет на ошибку. Череда нештаток предполагала активное вмешательство в работу систем. Нажимали на кнопки, что-то расстыковывали, что-то выпиливали. Страх постепенно растаял, ушел. Появилась уверенность в своих действиях. А еще появилось новое восприятие станции. Она стала для меня живой и очень знакомой. Я почувствовал, что знаю ее всю, до каждого винтика. Я стал доктором, а станция — моим пациентом. Причем пациентом, о котором я знаю всё. И я знаю, как ее лечить.
Это был восторг! Вот тогда я себя почувствовал настоящим космонавтом.
— В чем главное отличие космонавтики времен станции «Мир» и современных миссий на МКС?
Отличие разве что в том, что сейчас на МКС трудится больше людей. Знаете, я, когда вернулся из полета, мне говорили, слушай, как тебе не повезло, вот ты полетел, у вас там все ломалось, а у меня совсем другие были впечатления! Я понял, что техника должна ломаться. Человечество еще не научилось делать абсолютно надежную, безотказную технику. И чинит ее человек. Нам досталось по полной программе ощутить на себе эту истину. Теперь я уверен, что без непосредственного участия человека, одними роботами, мы не сможем обжить космическое пространство. Ну и, конечно, проводить исследования. Когда началась эпопея с затоплением станции, мол, она стала старой, мы говорили о том, что станция вполне работоспособная. После полета у меня язык не поворачивался сказать, что она старая.
Станция — это дом, в котором живет человек. Здесь, на Земле, мы строим дом, завозим различную технику — бытовую, электронную. Завозим и живем. Если что-то сломается, то просто ремонтируем, заменяем и дальше живем. Не приходит нам в голову мысль, что из-за технических поломок строить новый дом. Главное, чтобы стены и крыша была. Космическая станция — это тот же дом, только находится он в космосе. Если что-то ломается, выходит из строя, то это все ремонтируется, на месте. Если отремонтировать не получается, то новая техника доставляется с Земли. Главное для него, чтобы были стены и крыша.
— А сейчас про МКС вы так же думаете?
Стены-то у станции есть, и они нормальные. Правда, иногда говорят, что там трещины появляются, какая-то утечка. Во-первых, она долго находится в космосе. Во-вторых, ребята, найдите эти утечки, локализуйте их, научитесь бороться с ними. Это же потом нам пригодится в дальних экспедициях. В-третьих, нужно изучать, почему это происходит, что с металлом происходит в вакууме, что там с уплотнителями происходит. Нужно сейчас это изучать. Жизнь дает нам урок. Если не сумеем справляться с этими нештатками, которые сейчас появляются на станции, то как дальше полетим?
— Какие задачи, на ваш взгляд, будет решать РОС, и повлияет ли ее создание на международное сотрудничество в космосе?
Появление РОС — большой плюс. На ней мы сможем проводить эксперименты и все работы в интересах нашей страны. Надеюсь, наши ученые определят направления научный исследований, которые необходимы нашей стране. А международная станция пусть летает дальше. Когда технически уже не будем справляться с МКС, то затопим ее и дальше шагнем.
— Можно ли сказать, что и сегодня вы не только популяризуете космос, но и трудитесь на благо авиационного и космического будущего на предприятии «Звезда»?
Я остался в профессии, и более того, это моя специальность — я же заканчивал МАИ именно по специальности «Жизнеобеспечение летательных аппаратов». Изучал на кафедре легендарные скафандры типа «Орлан». Предприятие, где я сейчас тружусь, продолжает успешно работать.
— Как Вы оцениваете современные космические программы России?
Вижу, что процесс исследований продолжается. И слава богу! Есть планы создания лунной базы, полета человека к Марсу. Эти планы вполне реальны. Знаний, накопленных человеком, достаточно, чтобы эти планы реализовать. Они уже не смотрятся нереалистичными. Есть четкое понимание того, что эти планы будут реализовываться совместно с другими странами. И именно эти работы будут способствовать укреплению мира на нашей планете.
— Какие направления в изучении космоса сегодня кажутся вам самыми перспективными?
Думаю, ученые лучше понимают, в каком направлении идти. Надо у них это спросить.
Вполне реально начать создавать промышленные предприятия на орбите. Там, в космосе, можно получать новые материалы, которые невозможно получить здесь, на Земле. Можно получать новые лекарства, которые также невозможно получить здесь. Люди должны почувствовать на себе пользу освоения космического пространства. Как только это произойдет, то человечество поймет, что на космос надо выделять намного больше денег, чем это делается сейчас.